«Моя мама дала мне бесконечное количество уроков»

В музее современного искусства «Гараж» на днях открылась выставка художника, писателя, рэпера и рейвера Павла Пепперштейна «Человек как рамка для ландшафта», где можно увидеть как раннюю графику, так и совсем новые работы. Будучи сыном художника-концептуалиста Виктора Пивоварова и детской писательницы Ирины Пивоваровой, Павел Пепперштейн рос в безумно интересной творческой среде и атмосфере «неофициального» искусства. Совсем скоро выйдет автобиография художника, а полгода назад был издан последний «взрослый», почти автобиографический роман Ирины Пивоваровой «Круглое окно». Исполнительный редактор «Коммерсантъ Стиль» Елена Кравцун поговорила с Павлом Пепперштейном о его маме, которая, по его словам, повлияла на его творческую манеру не меньше, а возможно, даже и больше чем отец.

— 3 марта вашей маме исполнилось бы 80. Вы помните, как отмечались дни рождения в вашей семье?

— По-разному: мы либо придумывали с мамой какую-то идею, либо были втроем с мамой и моим отчимом, а иногда, наоборот, приглашалось огромное количество гостей и образовывалась какая-то мощная вечеринка. Что же касается моего дня рождения, то он обычно происходил в Коктебеле. Я родился 29 мая, а уже 16 мая начинался заезд в Дом творчества писателей в Коктебеле, и мама, к моей несказанной радости, забирала меня из школы, пока все остальные дети еще продолжали учиться до конца мая. А я, как какой-то счастливчик, уже мог сесть на поезд и отправиться в блаженное крымское царство. Мой день рождения происходил на веранде, где громоздились горы черешни, клубники, в деревьях коктебельского парка чувствовалось присутствие моря, приходили разные гости, наши друзья, и таким образом осуществлялось празднование.

— Вы сейчас рассказываете это с таким умиротворением и голосом ночного диджея, что я уже начала планировать свой будущий отпуск.

А я, кстати, был ночным диджеем на радио. Когда люди находились в трипах и при этом им становилось не совсем правильно и трип шел косо, они нам звонили и мы их выруливали.

— А я, кстати, был ночным диджеем на радио. Это был замечательный период конца 1990-х, когда в Питере было такое радио «Рекорд» для рейверов и мы с моим другом Сережей «Африкой» Бугаевым вели ночные передачи.

— Вам слушатели звонили в студию?

— Да. Когда люди находились в трипах и при этом им становилось не совсем правильно и трип шел косо, они нам звонили и мы их выруливали. Тогда же мы изобрели такой замечательный жанр, как радиофильм: придумывали несуществующие фильмы и пересказывали их радиослушателям.

— А вы были на легендарном Gagarin Party, первом в новой столичной истории рейве?

— Конечно, я, как оголтелый рейвер, возник именно на Gagarin Party, потом я стал уже адептом Казантипа, куда ездил каждый год и проводил там всегда целый месяц. Я и сейчас остаюсь рейвером, когда мне позволяет хромающее самочувствие и вообще когда происходят рейвы, но их сейчас и немного.

— К сожалению, да. Хотя мода на рейв, по крайней мере на подиумах, сейчас возвращается.

— И слава богу! Летом мы живем на Николиной горе, там есть бар нашего друга Володи Липницкого, где в общем-то хорошие диджеи играют и происходят небольшие рейвы.

— Получается такой домашний рейв, чем-то напоминающий квартирник.

Смысл рейва состоит в возвращении в детство. Люди стремятся испытать то, что ты чувствуешь, например, в семилетнем возрасте, когда сидишь в Коктебеле, болтаешь ногами и смотришь на море.

— У меня есть ощущение, что вы какой-то невероятный гедонист, это ваша философия?

— Это скорее конституционная особенность. Я преувеличенно воспринимаю и переживаю наслаждение. Страдания и страх я, кстати, тоже переживаю преувеличенно.

— Я вас очень хорошо понимаю: мое жизненное кредо — ни дня без удовольствия.

— Я вас благословляю!

— Эта жизнерадостность и полноценное ощущение жизни вам в наследство от родителей достались?

— Конечно, но у меня это приняло форму эмоциональных качелей. Хотелось бы быть тотально и бесперебойно жизнерадостным, но мне свойственно переходить от интенсивных негативных эмоций к очень ярким жизнерадостным. Это было свойственно моим родителям в равной степени. Может, это общая еврейская тема — все воспринимать через увеличительное стекло. Такую болтанку между диким, зашкаливающим счастьем, ликованием, блаженством и диким ужасом, паникой и ощущением несчастья довольно трудно выдержать. Американские горки.

— Как-то вы сказали, что первыми произведениями, которые вы создали, были рисунки на обоях. Кто вам такое позволил?

— Мои великодушные родители разрешили мне осуществить эту вандалическую практику. Мне позволили всю комнату необузданно зарисовать, что я и сделал. Моих родителей это никак не обламывало, кажется.

— На только что открывшейся выставке в «Гараже» есть в том числе и ваши детские рисунки.

— Самый ранний рисунок на этой выставке датируется 1973 годом, и он cвязан с важным событием, а именно с визитом Дины Верни, которая пришла в гости в мастерскую к моему папе. Это была очень интересная особа с невероятной судьбой.

Она была дочкой казака, служившего в белой армии, и впоследствии с бежавшими белыми офицерами оказалась за границей. Где-то лет в 16 она обнаружила себя стоящей на панели в Париже, где ее приметил Аристид Майоль, знаменитый скульптор, который к тому времени был уже достаточно стар. Ему она понравилась, и он сделал ее своей музой, моделью и гражданской женой. Если вы помните знаменитую статую ню «Воздух» в саду Тюильри, то так выглядела молодая Дина Верни. Особенность ее фигуры — у нее была компактная грудь и очень широкий таз — нравилась Аристиду. Я увидел ее уже старой, но и тогда она выглядела впечатляюще.

После гибели скульптора в автокатастрофе Дина унаследовала все его гигантское состояние: ему принадлежали заводы, которые выпускали так называемую майолику. Причем это чистое совпадение: слово «майолика» было известно задолго до рождения Аристида Майоли, тем не менее он действительно стал заниматься майоликой и сделал огромные деньги на этом бизнесе. Став очень богатой вдовой, Дина посвятила себя коллекционированию, у нее была масса хобби. Например, она собрала гигантскую коллекцию карет XVIII века, а также много других коллекций. В частности, у нее была галерея в Париже.

Дина одной из первых заинтересовалась московским неофициальным искусством. В 1973 году она впервые прибыла в Москву, чтобы увидеть весь этот андерграунд, и посетила мастерские моего папы Виктора Пивоварова, Ильи Кабакова и других художников этого круга. Ее визит был очень значимым: в 1985 году она открыла первую сольную выставку Кабакова на Западе, с которой началась его мощная карьера за рубежом.

Но в нашей стране Дину Врени знают и любят прежде всего за совершенно удивительное исполнение тюремных русских песен. Сама она была родом из Одессы, поэтому вся криминальная песенная одесская культура вошла в нее с детства. Она гениально пела эти песни — «На Молдованке музыка играет», «Течет реченька», «Когда с тобой мы встретились, черемуха цвела». Самое интересное, что ей удалось сочетать неуловимым образом культуру еврейско-цыганско-русской песни с некоторыми аспектами, свойственными французскому музыкальному авангарду. Ведь она в свое время была еще и подругой Эрика Сати, замечательного композитора и мистификатора, тусовалась и дружила с самыми передовыми музыкантами Парижа того времени. В ее исполнении эти песни были дико авангардной продукцией. При этом она сохраняла свои аграрные интересы.

Ольга Свиблова сняла про нее великолепный фильм в 1990-е годы «Черный квадрат». Оля рассказывала, как она долго пыталась это сделать, а это было не так уж и легко. Дина была резкой, властной особой. По виду хозяйка одесского борделя в каком-нибудь 1913 году. Свибловой удалось втереться к ней в доверие посредством покупки барана. Она навела справки, и знающие люди ей сказали: «Есть только один способ, Оля, наладить с Диной отношения — это купить у нее барана». У нее был замок под Парижем с огромным хозяйством, где, в частности, выращивались бараны. Надо сказать, что и до этого Ольга пыталась привлечь внимание Дины Верни, но результат был нулевой. И только после того, как она сказала: «У нас с Оливье будет годовщина свадьбы, мы хотели бы купить у вас барана к столу», впервые взгляд Дины загорелся неподдельным интересом. Тут начался гигантский процесс — отбор барана. Он переходил на совершенно другой режим питания, затем торг до каждого сантима не на жизнь а насмерть. И только после всего этого Оля смогла снять про Дину фильм.

И вот восьмилетний я, увидев эту женщину в 1973 году, немедленно заболел: у меня повысилась в тот же вечер температура, и мне приснился странный сон, который и отражен в рисунке на этой выставке.

— Я знаю, что ваша мама Ирина Пивоварова тоже была художником, но в истории искусства она осталась как детский писатель. Тогда как ваш отец — известный художник. Это сознательно так вышло или жизнь рядом с другим художником оказалась невозможной?

Когда мои родители поженились, у них возникла идея соавторства. Мама будет писать стихи, а папа — делать к ним иллюстрации. Это родилось как романтический проект любовного характера, и таких книг вышло несколько.

— Они очень известны и много раз переиздавались — это «Паучок и лунный свет», «Жила была собака» и другие книги, обожаемые детьми и взрослыми. Есть еще и несколько маминых книг ранних стихов, которые она иллюстрировала сама. Она действительно была замечательным художником, училась на художника костюма в Московском текстильном институте. Кстати, ее дипломной работой была форма для лагеря «Артек», которая действительно потом была введена в обиход, и артековцы в течение почти десяти лет ходили в маминой форме. Вообще же мамины книги иллюстрировали многие художники.

— Как ваши родители познакомились?

— Познакомились они там, где в те годы и принято было знакомиться молодым модным людям, а именно в кафе «Синяя птица» на Тверской — это тогда было моднейшее место: все самые продвинутые девочки и мальчики там встречались, знакомились и затусовывались. Мои родители, будучи super up today, встретились там.

— У меня возникло ощущение, что ваша мама, встретив на своем пути Пивоварова, оставила стезю художника в его пользу или такого не было?

— Такого не произошло: мама продолжала рисовать, а также писать стихи и прозу. После 12 лет совместной жизни, в 1976 году, мама и папа развелись. Они были как два дерева, которые чересчур разрослись и стали немного теснить друг друга своими могучими и раскидистыми кронами, и это помешало им остаться вместе.

— А вы это ощущали?

— Мне было семь лет, когда родители развелись. Второго мужа моей мамы Игоря я тоже очень любил. Он повлиял на меня, особенно на мои литературные занятия. Игорь был мощнейшим и магическим сказителем, у него невероятный дар рассказывания историй с продолжением. Я всегда в людях ценил это.

— То есть сказки на ночь вам читала не мама?

— Мама рассказывала дневные сказки на прогулках. У нас был ритуал: мы гуляем где-нибудь по центру Москвы, по дворикам, что включало в себя такой московский сладостный галлюциноз, как заглядывание в чужие окна. Сейчас так проводить время стало труднее, но тогда было много волшебных окон.

— Было ли у ваших родителей какое-то представление, кем вы должны были стать?

Моему папе, с одной стороны, нравились мои рисунки, с другой стороны, он иногда даже говорил, что вроде бы ему не очень хотелось, чтобы я становился художником. Но потом он понял, что все к этому идет.

— Какой вы запомнили свою маму? Она кажется очень современной для того времени...

— Да, абсолютно современной. В московской богеме, к которой мы все относились, настроения и нравы были крайне свободными.

— А что это значило?

— Например, отсутствие словесной цензуры. Любой бред, резкость или шуточка, в том числе очень стремная, немедленно озвучивались. Свойственная мне до сих пор речевая расторможенность порой доставляет мне проблемы, потому что сейчас мы живем в другом мире.

— В мире принятой социальной вежливости.

— Да, в те времена люди казались друг другу гораздо более прочными и не требовалось щадить друг друга, как хрустальные вазы. Наоборот, казалось нормальным высказать все в лицо — еще прочнее будешь. При этом люди не обижались друг на друга, потому что было понятно, что в следующие 15 минут или завтра будет высказано противоположное. Мне особенно нравилась невероятная непоследовательность. Свободный человек ведь свободен не только от внешних ограничений и цензуры, он свободен также от внутренних границ. Мы сейчас видим, что люди сдавлены не только извне, но и изнутри. Если они высказали какое-то мнение, то считают себя обязанными поддерживать его и дальше, быть последовательными. Вот этот вариант цензуры тогда отсутствовал совершенно, и это не казалось чем-то странным или плохим, это казалось частью богемного образа жизни. И все чувствовали себя довольно неплохо. Все-таки советское общество свободным назвать было сложно, а тут такой богемный оазис. Кроме того, присутствовали все остальные формы свободы. Сексуальных ограничений не было никаких, кроме накладываемых ревностью и другими конкурирующими либидными практиками.

— В каком возрасте вы прочитали книгу «Круглое окно» Ирины Пивоваровой?

— 19–20, книга писалась, когда мама уже болела. Почти весь текст мама диктовала мне. Я сидел за пишущей машинкой и печатал.

— Что вы чувствовали во время печатания этой книги? Ведь она здесь предстает и как любовница, и чья-то жена, а не только ваша мама.

— Мы с мамой очень похожи — внешне и внутренне. Часто мы не находили какой-то четкой границы, которая отделяла бы нас друг от друга. Мы были взаимосообщающимися сосудами. Нередко имели место телепатическая передача мыслей или общие сновидения. Мы все время играли в игры мистического типа. Например, вынимая почту из ящика, прежде чем распечатать конверты, клали на лоб нераспечатанные письма и старались прочитать их сознанием. Прочитать дословно, конечно, не удавалось, но содержание писем мы улавливали.

— Какой главный урок дала ваша мама?

— Моя мама дала мне бесконечное количество уроков. Можно было бы написать 25 книг об этом. Помню, как мама учила меня рисовать прямую линию без линейки. Это практика рисования прямой линии, состоящей из бесконечных отклонений. Линия ведь на самом деле крайне непрямая. Это своего рода медитация и школа баланса, рука постоянно совершает отклонения, и из бесконечных искривлений выстраивается прямая.

Беседовала Елена Кравцун